Вольхин Г.А.

  • Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 

Воспоминания Геннадия Андреевича Вольхина.

Записано по памяти. Встреча состоялась 05.11.08 на квартире Геннадия Андреевича в присутствии дочерей и внучки. До этого дня он несколько раз отказывал мне во встрече (вероятно из-за плохого самочувствия).

Сначала вспомнил о встрече после войны с бывшим директором завода Евграфовым (фамилию он менял из-за репрессий)

Родина Геннадия Андреевича в г Воткинске. Туда он ездил в 1969 году. Там крупный оборонный завод. При заводе ракетостроения. Ракеты СС-20 это их детище.

Во время НЭПа отец работал в торгсине. Отец был большого роста-2м. Частное предпринимательство стали теснить и он уехал в Тюмень. В то время автору рассказа бвло примерно 5 лет.

 Отцу было 47 лет, когда началась война. Взяли его на фронт в1941 ги вскоре пришла похоронка. Мама уаерла в 1940 году. Брат тоже погиб в1945 гна фронте в мае. Сестра 1921 года рождения после похоронки на брата пошла добровольцем в десантную часть. С фронта вернулась.

Остался один. Стал опухать от голода. На улице Щорса мы жили в одном доме с Фомочкиным Петром Ивановичем он работал слесарем и привел меня на завод. О н переговорил с отделом кадров и приняли меня учеником токаря в цех №5.

Голод несколько отступил, т.к. давали хлеба 600/800 грамм (через день). Всё равно еды не хватало. Опухало тело. Нажмешь на тело-ямка не проходит «Да, парень, плохи твои дела». Эти слова мастера привел   Геннададий Андреевич. Поддерживал иногда этот мастер Зайцев (приезжий), выдавая ордер на бельё, на сапоги. Сапоги, например, стоили  700 рублей. Они продавались, а взамен покупались старые за 300 рублей. Разница тратилась на буханку хлеба, которая стоила 400 рублей.

  До 6 лет работал 8 часов, а после 12. Суббота и воскресение - рабочие дни. Если все отработанные часы сложить, то стах будет не 62 года, а 80 лет.

Многому в токарном деле научил Нефаров – Ленинградец.

 мастер и учитель.

Многое перенял и у другого токоря – ленинградца Сучкова Николая Яковлевича.

Запомнились начальники цеха №5 Иванов и Вольтехтер.

После войны в трёх комнатной квартире жили три семьи:

Задорина, Важенин, Вольхин.

Придолжение рассказа о работе во время война с звукозаписи лучше и точнее сделала внучка:

«…пятый(цех Ю.А.) был важнее всех, потому что там делали валовую линию, она проходит через весь катер, от носа до кормы. Вал – он диаметром на 80, толстый такой. Валовую линию делали именно в пятом цехе. Сам винт лили только из бронзы во втором цехе, там литейка была. А после литья везли его в пятый цех. А на литье все толще, чем надо было, а в одном месте был отлив лишний к этому винту – вот такая чушка. Тут же его отрезали на станке от винта и тащили в пятый, чтобы сделать образец из этого лишнего отрезка. Мастер меня попросил –  сделай образец. Я сперва не знал, что это такое – он вот такой чертеж дал. “Только смотри мне,  чтобы было все чик в чик,   чисто и точно”.

А потом как-то начальник цеха шел мимо. Станков стоял целый ряд, он шел-то быстро, а тут остановился взглянуть, что я делаю. “Ты че делаешь?” – “Вот образец делаю”. – “Кто тебе дал?” – “Мастер”. Тут как раз мастер идет. “Зайцев! Ну-ка иди сюда. Ты че ему дал-то?” Он сказал чего. “Ты ему дал делать?!” – “Так он у нас все время и делает. Через ОТК сдает”. Я говорю – конечно. “Смотрите только, если чуть чего забракует…”  Значит, придется весь винт, не обрабатывая еще, – на выброс и лить опять.

Из этой части обрезка винта точится образец диаметром в палец примерно, точно, а в середине шеечка тоненькая и переход такой плавный-плавный на больший диаметр. Тащат вот этот кусочек, выточенный  в лабораторию, ставят там, на станок специальный, который за оба края зажимает здорово, со страшной силой,  и эта техника показывает с какой силой он лопается на два куска. Если с достаточной силой – можно делать, а если порвется, а еще такой силы не было, значит, нельзя дальше делать этот винт –  он с дефектом, нужно лить новый.  Потом тащат винт нам, ставят на станок, строгальный станок такой есть, лопасти эти строгают  с поворотом, одну лопасть, вторую, третью и так все три  – все равно еще толсто.

Потом еще рубка – рубщики делают из него более тонкий. Ставят на большой токарный станок, но не на мой, больше моего, “Риперт” германский, и токарь ленинградский точил его, обрабатывал поверху эти лопасти, потом сверлил. А в середине винта отверстие, но не просто отверстие – а конусное. Конус, и там, в конце резьба, потом опять во второй цех –  рубщикам, они рубили эти лопасти… Возни много с этим винтом. И когда его уже полностью сделают – на полировку, отполировывают до зеркального блеска. Как из золота сделанный, блестящий-блестящий, ни шероховатостей, ничего не должно быть, чтобы не прилипали ракушки разные морские – как зеркало. Тогда только винт уже садили на конусный конец  вала. А конус в конус очень туго входит –  намертво. Там еще паз, чтоб не проворачивался. И то еще надо было, чтоб винт не просто так –  опору надо оставить, вал такой длины для опоры.

 Туда ставили сальники Дейдвуда – это я растачивал. На опорах на этих и вертится вал. А чтоб он не сшаркивался в тех местах, где лежит, на чем он вертится, ставились сальники Дейдвуда. А в сальниках заливка из баббита – такой специальный сплав. Делалось их много. В катере их стоит только два на разных концах вала, а дополнительно еще на смене на моем станке был еврей-токарь, меня постарше лет на десять. Он делал эти сальники Дейдвуда. И один раз 16 штук запорол – каким образом не знаю. Он вообще-то опытный токарь был – промахнулся. Подпорол по отверстию – там отверстие точно должно было быть строго-строго, чтоб скользило, но без болтанки безо всякой. После того как он загнал эти 16 штук-то, эти сальники мне точить дали. У нас был старший мастер Тонзи Эдуард Иванович. Он еще при царе был токарем, старикан. “Будешь делать сальники”. Ну, я – “у него все-таки опыта-то побольше”. “Опыта побольше? – 16 штук выбросил”. Тот шум поднял: “Ну, получилось так – что ж теперь выбросить? Можно выплавить баббит-то, он легкоплавкий” – “Не пойдет!” Ну, кто-то же должен делать.  Страшновато было – Изя (Волох Изя Нафтунович Ю.А.) Иосиф запорол, а я как? Ну, получилось. Сделал я все сто штук, все сдал без брака. Мастер: “ну как, ты сделал? Все что ли? Все сдал? Оо, дай пять!”. У него лапа здоровая, я аж замахал рукой. “Молодец!”. Потом заколачивали эти сальники в ящики и отправляли на нужный адрес. В Москву, в техническое управление флота.  Много я всего делал, сейчас и не вспомнишь.

Снаряды делали… Я, в общем-то, не уверен, но предполагаю, что так оно и есть – снаряды не просто, а для “Катюш”. Вообще-то у нас не говорили так в открытую, но все знали – деталь № 25 и все. В палец толщиной стенка, тяжелые они – как их женщины делали, не знаю – но работа несложная. Главное поставить этот снаряд, а там была настройка специальная, контур такой стоял, а там  щуп по этому контуру точит и точит форму снаряда. А в широком конце – там резьба большая. Резцом вырезывалась, а резали-то уже не женщины, а мужичок, старикан, литовец, по-моему, Скломан (Скраман Иосиф Иосифович прим Ю.А.) фамилия – он резал только резьбы. Потом, в ящиках запакованные, их куда-то отправляли. 16 штук их на каждую машину ставится. И вылетают все сразу 16, стаей, как голуби. На конце была резьба маленькая, видимо от удара об землю это вызвало взрыв, а когда они взрываются –  горит земля.  Эти корпуса снарядов делали тоже в 5-м цехе. Пока война была, все время делали.

Еще точили чугунные маховики. Это-то я спрашивал – куда точим? “А это в Челябинск”. Ну, я тут-то понял. В Челябинске танковый завод. Они устанавливались на танки Т132. Станок стоял такой -  “Ланг”. Точил там токарь, Адвиковский, по-моему, тоже не тюменский. Он со второй смены работал. Поставил как-то этот маховик, стружку запустил, а чугун-то точится потихоньку, стружка-то сыплется с него, ворох. Тот стул поставил, сел и задремал, елки-зеленые, – со второй смены работает. Часа в четыре, утром, спать охота здорово, шум такой монотонный идет. Стружка все идет и идет. До размера-то поточил, надо бы выключить, переключить, а он все спит. Сточил больше, чем надо. Кто-то видел, что он спит, а стружка-то идет и уже запорол, сточил больше, чем надо. Старший мастер увидел – заорал на него матом: “Ты что, елки-зеленые, видишь, устал человек, все устали – ночь. Ты ж видишь –  уже проточено! Его же посадить могут просто-напросто в тюрьму!” Посменно работали. У меня таких работ не было, чтобы медленно шла стружка. Все было строгать да внимать, строгать да внимать.»